Большой и Иточка

Большой и Иточка

Есть истории, которые лучше не рассказывать. Но эту я рассказать обязан. В очередное минувшим летом "перемирие", будучи с волонтерами в Горловке, на линии соприкосновения с противником я встретил старого боевого товарища. Посмотрели друг другу в глаза и, поневоле одновременно вспомнили то, о чём мне так хотелось бы забыть.
Начало июня 2014 года, Славянск уже блокирован. Пригород, передовой рубеж нашей обороны, Семёновку - укры методично с горы Карачун перемалывали артиллерией в каменный фарш. С недавно прибывшим бойцом, позывной - Большой, потопали мы в затишье от базы Моторолы на "передок", нужно было снять горящие фуры, подбитые украми вблизи нашего блок-поста. Видим: возле красного кирпичного дома на песочной куче девчушка лет четырёх играет, рядом игрушечное ведёрко. (Многие семьи до конца Славянской эпопеи выехать не смогли). Хрумст-т-т-т! Внезапный как всегда обстрел. Трескучий знойный выхлест, змеиный вкрадчивый шелест мин, гул снарядов и - сглотнула, счавкала детеныша бесконечнозубо-осколочная бесформенная пасть взрыва, отрыгнула лишь рыжую косичку…
…неделю Большой почти не разговаривал, потом, ночью похоронил эту косичку в воронке у мясокомбината, где была тогда наша позиция. Вскоре он попал в спецгруппу (выполнял задания, о которых не разглагольствуют). Встретились мы спустя более года в Горловке (я приехал с гуманитарщиками из Санкт-Петербурга), на линии соприкосновения с противником, проходящей в непосредственной близости от обгрызенных снарядами и ракетами жилых домов. Сколько с первых дней войны я видел таких домов - не счесть.
"Пойдём, мерзавку костлявую по черепушке пощелбаним, - точь-в точь повторил он фразу, произнесенную им в первую нашу встречу в Семёновке. - Только без воспоминаний, ладно?"
Привёл к разруиненному дому, за ним, в странно уцелевшем саду мелькала вдали фигурка девчушки лет пяти. "Ита", - так она себя называла, потому что не произносила "р". Зимой, во время страшных обстрелов Горловки погибла от разрыва залетевшего прямо во двор гаубичного снаряда и двух мин её бабушка. Куски тела потом находили на крышах соседних домов. Всё, что удалось собрать, похоронили потом в саду в ящичке для рассады. Рита во время обстрела выглянула из погреба и… рой осколков выгрыз ей лицо.
Единственный, кто у неё остался - дедушка. Он плохо видел и задыхался при ходьбе. В больнице от внучки не отходил, сверток с её ботиночками и курточкой из рук не выпускал. Втемяшилось ему в голову: без обуви и верхней одежды ребенка у него не отберут. После гибели жены он почти перестал есть, ссохся, когда приносили продукты неутешно кивал на забинтованную малышку: всё ей. Он так и умер, уже невидяще глядя на неё, сидя у больничной койки со свёртком на коленях. В день похорон укры лупанули из "Градов" и "Урагана". Сын соседки (он должен был привезти из больницы труп старика) вышел на порог… там и остался - обгорелой чёрной головёшкой…
"Вы не беспокойтесь, - подошла к Большому та самая соседка. - Мы с мужем приглядываем за нею. Муж у меня в ополчении, до войны мастер-строитель. Это ничего, что у нас тоже дом разбит. Отстроим. Сына не вернуть, а дом отстроим… У нас ей будет хорошо, я всё понимаю… главное денег на операцию крохе насобирать. Родители её? Мать, Оля, незамужняя. Была активисткой ДНР, референдум у нас в городе мы вместе готовили, потом… никто толком не знает… год, как пропала без вести. На дедовой машине ополченцам еду возила, говорят, напоролась на украинский блок-пост. В списках пленных её нет…"
Слушая этот рассказ, я следил за девочкой. Сидит на корточках в белом платочке спиной ко мне. Что-то шепчет холмику с двумя маленькими, на вид игрушечными без табличек крестами - под ними её бабушка и дедушка. Тихонько подхожу, заглядываю через плечо. Испуганно озирается: "Ей не больно (звучит: бонооо), она уже мёртвая (усе мётваяяя)".
Ей трудно было разговаривать - мешали бинты, скрывающие рану на месте рта. Голова вся забинтована, лишь две прорези - для дыхания и для глаз. То, что глаза уцелели - Чудо. Под марлевым чехлом, в котором ей, быть может, придётся прятаться всю жизнь - лица, по сути, нет.
Неслышно подошёл Большой:
- Я им по рации: куда бьёте, суки, там дети, старики! А мне в ответ на мове: "У москалів дітей немає, одні виблядки, нехай подихають". И гогочут… Хотел бандану Иточке надеть. Врач запретил. Бинтами заматываем, под ними мазь какая-то, без неё нельзя. Ты… видео и фото не выкладывай, прошу. Пусть она всё забудет. Вырастет - как ей в такое зеркало смотреть?
- Это помогло бы собрать деньги на лечение. А почему она не в больнице?
Он мотнул головой "нет", посмотрел отстраненно, с укором: скоро поймёшь. А мне снова, в который - бессчетный - раз, вспомнилось как он, крепясь, чтобы не зарыдать, сипло поскуливая, хоронил в воронке у мясокомбината рыжую косичку убиенной малышки.
Всё разъяснилось несколько дней спустя. Звонок:
- Мы уже дома, в Питере. Готовимся к серии операций. Нашлись добрые люди, всё оплатили. Врачи тоже хорошие, обещают Риточке вернуть лицо. - Помолчав, Большой сказал: - Зовут в Сирию. Теперь не поеду, наша война здесь.
- Ты правильно поступил.
- Да? - удивился он чрезвычайно. - Нет никаких правильных поступков, последствия всегда непредсказуемы, только это и спасает.
Увезенную им девочку он удочерил. Теперь у неё снова есть бабушка и дедушка. О родных, обо всем, что было прежде она вслух не вспоминает, словно всё забыла, лишь однажды, увидев военную форму отца, заплакала: "Где моя мама?.."

Геннадий Дубовой