Экзюпери мог бы это сказать о Руине.

...Ибо слишком часто я видел жалость, которая заблуждается. Но нас
поставили над людьми, мы не вправе тратить себя на то, чем можно пренебречь,
мы должны смотреть в глубь человеческого сердца. Я отказываю в сочувствии
ранам, выставленным напоказ, которые трогают сердобольных женщин, отказываю
умирающим и мертвым. И знаю почему.
Были времена в моей юности, когда я жалел гноящихся нищих. Я нанимал им
целителей, покупал притирания и мази. Караваны везли ко мне золотой бальзам
далекого острова для заживления язв. Но я увидел, мои нищие расковыривают
свои болячки, смачивают их навозной жижей, -- садовник так унавоживает
землю, выпрашивая у нее багряный цветок, -- и понял: смрад и зловоние --
сокровища попрошаек. Они гордились друг перед другом своими язвами,
бахвалились дневным подаянием, и тот, кому досталось больше других,
возвышался в собственных глазах как верховный жрец при самой прекрасной из
кумирен. Только из тщеславия приходили мои нищие к моему целителю,
предвкушая, как поразит его обилие их зловонных язв. Защищая место под
солнцем, они трясли изъязвленными обрубками, попечение о себе почитали
почестями, примочки -- поклонением. Но, выздоровев, ощущали себя ненужными,
не питая собой болезнь, -- бесполезными, и во что бы то ни стало стремились
вернуть себе свои язвы. И, вновь сочась гноем, самодовольные и никчемные,
выстраивались они с плошками вдоль караванных дорог, обирая путников во имя
своего зловонного бога.



Экзюпери, *Цитадель*