Изобретение «новой шляхты»

Белврусь всегда стояла и продолжает стоять особняком, особенно сейчас - после Майдана - рождая настороженность, плавно переходящую в паранойю. Именно поэтому слова самих граждан Беларуси вызыват неподдельный интерес особенно на такую щекотливую тему, как Неонационализм

Дмитрий Исаёнок, Беларусь:

( Свернуть )

Почти тридцать лет назад в Беларуси появился политический национализм. Сверкнул на рубеже 80-90-х настолько ярко, что многие ослепли.

Потом, в 1994-96-м, не менее неожиданно потух и сгинул в подполье.

Теперь, по слухам, он там, в подполье, тихо процветает — бьёт татушки, открывает кафешки, бойко торгует маечками. И после Украины многие боятся (или надеются), что он способен на реванш.

Да, конечно, он всегда говорил, что ему не 30 лет, что он древний. В каком-то смысле это так.

Но его подъем и поражение и все эти маечки с татушками и надежды на реванш проистекают не из наследия Ластовского и Богушевича, но из того, что происходило с нашим обществом в последние два десятилетия минувшего века.


А хто там ідзе?..

Как мы помним, все началось с того, что в 1985 году Горбачев объявил «перестройку» и «новое мышление».

В 1988 году местная национально-ориентированная интеллигенция собралась в организацию «Мартиролог Беларуси» (мартиролог — список мучеников в религиозной традиции — прим. авт.) и разоблачила захоронение жертв сталинских репрессий в Куропатах.

Вскоре Мартиролог вырос в Белорусский Народный Фронт «Возрождение» — и пошло-поехало.

Списки основателей этих организаций теперь доступны в сети, и мы легко можем получить достаточно ясное представление о том, что за люди были зачинателями нового движения.

Рассмотрим список членов Рады «Мартиролога»1 на предмет профессиональной принадлежности участников. 

Среди тридцати человек списочного состава крестьяне, врачи и учителя отсутствуют в принципе, есть рабочий —1, режиссеры — 3, художники — 3, историки — 3 (доктора наук), журналисты — 5 (среди них два главных редактора), писатели — 7.

Для большей репрезентативности добавим в пробирку списки оргкомитета БНФ, а также Сойма, избранного на учредительном съезде партии2, и хорошенько все это перемешаем.

Теперь у нас 76 фамилий. Крестьян так и не появилось, зато появились: врачи — 1 и учителя — 1, рабочих стало значительно больше — целых 3. Еще мы видим: режиссеров — 4, историков — 7 (доктора и кандидаты), художников — 8, писателей и журналистов — 24.

Движение, прямо скажем, не рабоче-крестьянское.

По правде, это даже интеллигенцией сложно назвать, поскольку самые массовые «интеллигентные» профессии — врачи, учителя — представлены сугубо символически.

Перед нами пиар-отдел ЦК КПБ. Эти люди могли фрондировать, могли презирать заскорузлых хозяйственников и не понимать вымороченных идеологов. Но они вместе с ними делали одно дело — объясняли гражданам, что в советской стране «жить стало лучше, жить стало веселее», выступали на съездах, рассказывали байки пионерам.

И получали за это Ленинские премии, квартиры и студии в центре Минска.

Просто на определенном этапе они, в духе времени, перестали «работать на дядю», открыли свое дело и начали объяснять гражданам что-то другое.

Стоит разобраться, как и почему это произошло.


Фронт! Фронт! Фронт!

В 1988-89 годах года народные фронты на просторах СССР вылазили как грибы. Кроме Прибалтики с Молдавией и Азербайджана с Грузией существовали Ленинградский, Московский, Ярославский и туча других народных фронтов. Хотя бы чахлый фронтик появился едва ли не в каждом крупном городе России.

Все они позиционировали себя как низовые движения в поддержку перестройки и все активно обличали «сталинизм» и «бюрократию».

Синхронность возникновения, легкость легализации и однотипные лозунги наводили на мысль, что кампания запущена Горбачевым с целью поджать строптивых чиновников давлением снизу.

Пустить им ежа в штаны, как говорил Никита Хрущев.

Ежи слегка отличались деталями окраса. В Московском и Ленинградском фронтах под влиянием «молодых экономистов» (Гайдар, Чубайс и т.д.) упирали на экономические реформы и дебюрократизацию, а наши поэты и художники плотней налегали на захоронения жертв тоталитаризма.

Там были «сливки» интеллигенции вообще, а здесь — национально-ориентированные сливки.

Некоторое время существовала интрига: какая конкретно группа топовой интеллигенции возглавит процесс в наших краях. Но все решилось довольно быстро — раскрученные бренды взяли верх. Говорит тогдашний молодежный лидер, ныне политик Винцук Вечерко:

«Были небольшие группы «демократов вообще», чуждых национальному дижению, которые надеялись на изменения в Москве — «Современник» и т.д., на чьих встречах начала звучать идея создания Народного Фронта. На одном из собраний мы убедили участников, что без участия национальной интеллигенции — народных писателей Быкова, Барадулина, Брыля — нельзя создать такое движение»3.

Почему нишу тогда еще вполне лояльной оппозиции заняла именно верхушка творческой интеллигенции? Скорее всего потому, что именно она этого хотела, и потому, что она могла.

К примеру, историк Николай Митрохин, изучавший феномен русского национализма в СССР, отмечал выдающуюся роль в становлении различных диссидентских движений Союза писателей.

Возникшая еще при Сталине система привилегий — деньги из Литфонда, «писательские» дома, дачи, рестораны — крепили личные связи и формировали замкнутое в себе сообщество со специфическим самосознанием «инженеров человеческих душ», готовое поучать и требовать.

«Цеховой» дух и ментальность самостоятельной политической силы позволяли писательской корпорации в целом или отдельным её фракциям выступать по отношению к внешнему миру в качестве высокоэффективного лоббиста, пусть зачастую и бессознательно отстаивающего свои интересы, как в политической (свобода самовыражения), так и в экономической сферах»4.

В той или иной степени эти качества были свойственны и другим творческим союзам — и не только в Москве. В политической неразберихе конца 80-х такие сообщества получили шанс возвыситься и не собирались его упускать.


История одного чуда

Однако нельзя не признать тот факт, что зародившееся движение имело определенную социальную базу — были массовые акции, был актив для съезда, было кому сформировать партийный аппарат.

Один из интеллектуальных лидеров движения Сергей Дубовец в своей книге «Майстроўня. Гісторыя аднаго цуду» пытается показать всплеск национального сознания среди минской молодежи на рубеже 70-80-х.

Именно выходцы из неформальных студенческих объединений вроде «Майстроўні» и «Талакі» в конце 80-х помогли сливкам интеллигенции обрести некоторую силу и массовость.

Правда, Дубовец видит в этом чудо:

«Все в этой истории правда. Но история была бы неполной, если бы мы не учитывали, что это была история рождения чуда, а не просто какой-то группы или организации...»5.

Когда советский студент из хорошей номенклатурной семьи сначала начинает колядовать в козлиной шкуре и петь про «Куру-шчабятуру», а потом костерить папину партию и искать под кроватью маскалей — это действительно неожиданно. Но объяснимо.

Чтобы понять причину, нужно присмотреться к общесоветским трендам той эпохи, и прежде всего... к национализму русскому.

В середине 60-х, на волне «оттепели», мода на русскую этничность и традицию становилась общесоюзным мейнстримом.

Позаимствуем яркую картинку из книги «60-е. Мир советского человека» Петра Вайля и Александра Гениса:

«Именно тогда на обложках популярных журналов появились монастыри; в газетах — статьи о пряниках и прялках, истории о том, как Ротшильда потряс Суздаль; в стихах замелькали находки из словаря Даля: бочаги, криницы, мокреть; вошли в моду Глебы, Кириллы, Иваны; кружным путем через парижский Дом Диора возвратились женские сапоги и шубы; в ресторанах вместо профитролей подавали расстегаи...»6.

До антисемитского общества «Память» еще далеко и тогдашний русский этноцентризм был очаровательно мещанским:

«Путь к русизму тут лежит через материальную культуру, на практике принимая кулинарно-бытовой характер. Интеллигент ставил на телевизор пару лаптей, пришпиливал к стене открытку с «Чудом Георгия о змие» и пил чесночную под ростовские звоны»7.

Однако после того как все это стало массовым и социально одобряемым, момент, когда и белорусский интеллигент отправится за лаптями, а найдет вышиванку, когда за Иванами и Кириллами потянутся Гэники и Франаки, стал вопросом времени.


Аристократия вышиванки

Время пришло на полтора десятилетия позже. В 65-м у нас просто не было достаточного количества национальной интеллигенции, у которой при слове «фольклор» не всплывали бы в памяти походы в клозет за хатой.

К концу 70-х городское население в БССР начало преобладать над сельским, число жителей Минска перевалило за миллион и в Беларуси таки появилась молодежь, готовая ставить лапти на телевизор. Но настроения во «взрослом» обществе уже заметно отличались от еще социалистического по духу шестидесятничества.

Вспоминает Светлана Слуцкая, в те годы студентка художественной школы им. Ахремчика:

«Однажды пришел Кубай (преподаватель Г. Соколов-Кубай — прим. авт.) и сказал: вы знаете, что у нас все было другим? Вы думаете, что белорусская культура — это какие-то платочки, а вы посмотрите на портреты Радзивилов — вот наша культура. Городской костюм был такой...»8.

Момент можно считать знаковым. Где-то здесь произошло зарождение одной из главных и, пожалуй, самой парадоксальной черты белорусского неонационализма.

Этнонеформалы возрождали и пропагандировали крестьянские обряды, пели народные песни, но при этом ассоциировали себя со шляхтой. Плясали в крестьянской вышиванке, но мечтали о княжеской мантии.

Слово Сергею Дубовцу:

«Помню, с какой увлеченностью «майстровцы» говорили про белорусское возрождение начала прошлого века и 1920-х годов, про древнюю аристократию ВКЛ, про её этикет и мировоззрение, которые так противоречили всеобщим стереотипам панибратства и уравниловки, среди которых воспитывались мы. Мы готовы были отправиться на край света, чтобы увидеть живого белорусского аристократа или профессора-нацдема»9.

Эстетика крестьянской общины — без панибратства и уравниловки, Народный Фронт — из «народных» художников и писателей, Рада Народной Республики — которую ни один народ никогда не выбирал.

Прикрытый народнической риторикой махровый элитаризм сразу и навсегда становится фирменным стилем.

Заметьте, как в первом же политическом заявлении — манифесте Мартиролога — дается оценка сталинских репрессий.

«Сталинские репрессии конца 20-х — начала 50-х годов уничтожали все лучшее, активное, разумное и творческое на нашей земле»10.

Вообще звучит диковато. Получается, что если у вас нет расстрелянного дедушки, то вы... мягко говоря, не из лучших.

Какими бы ни были репрессии: политическими — за взгляды, этническими — за национальность или даже за принадлежность к какой-то прослойке, оценки в категориях «лучше-хуже» неуместны.

Но для элитаристского сознания это обычное дело — есть просто люди и есть лучшие.


Мова нанова

На беду молодого движения перестройка запустила в большую политику не только сливки интеллигенции, но и множество других странных существ.

Когда на избирателя потоком сыплются из телевизора крепкие хозяйственники, сильные генералы и правдорубы из народа, образ профессора-историка или народного художника выглядит бледновато.

Все помнят, как наших героев в 1994-м играючи обошел на повороте ушлый провинциальный депутат, который, по его словам, знал, как «запустить заводы».

В ситуации столь острой конкуренции бывшему пиар-отделу КПБ оставалось занимался тем, что он хорошо умел — выстраивать вокруг себя мифологию, в которой они, неонационалисты первой волны, стали бы центральным системообразующим элементом. Создавать виртуальный мир, в котором заводы были бы неважны.

Но принципиально важна «мова», которую все, кроме них, забыли, и история — которую все, кроме них, понимали неправильно.

Характерно, что экономическая программа в те времена носила для национал-демократов зачаточный характер и сводилась к несложным лозунгам, вроде «пригласим лучших специалистов» или «сможем жить за счет транзита».

При этом одним из ключевых аспектов как внешней пропаганды, так и построения собственной идентичности стала параисторическая теория о том, что Великое Княжество Литовское зародилось не на территории современной Литвы, а в окрестностях Новогрудка.

Автор теории — преподаватель белорусской литературы из Молодечно Микола Ермолович, пребывая на пенсии, гонял в столичную библиотеку. Источников за пределами местной «ленинки» он не знал, а из тех что знал — спорил с теми, с которыми проще.

Поэтому свою версию реальности создал без проблем. В научных изданиях её не оценили, но в самиздате книга «По следам одного мифа: Было ли литовское завоевание Беларуси?» ходила с начала 70-х и к началу 90-х в узких кругах приобрела культовый статус.

Из нового местоположения колыбельки средневекового княжества следовали два актуальных вывода — в ВКЛ доминировала белорусская шляхта и в ВКЛ доминировала белорусская мова.

Появлялась интеллектуальная уловка, с помощью которой обитатель филфака, чьи родители (если не он сам) были извлечены советской властью из толщ сельской бедноты лет двадцать назад, мог, наконец, найти что-то общее между собой и вожделенной аристократией ВКЛ.

Он говорил на белорусской мове — шляхта когда-то предположительно тоже говорила на белорусской мове. А остальные от нее отреклись.

Отсюда проистекают еще две родовые черты белорусского неонационализма.

Во-первых — едва ли не религиозный культ национального языка, который обязательно нужно всеми силами возрождать как основной, и полубожественный статус его сертифицированных носителей-«хранителей», которые и должны руководить этим проникающим во все трещины жизни возрождением.

Во-вторых — страсть создавать в головах адептов замкнутые, функционирующие по своим законам конструкции, наподобие киношных вселенных «Марвел» или Диснея. Когда за каждой сказкой неизбежно выходят сиквел, приквел, пара спин-апов, игрушки и принт на маечку. Требуем улицу Быкова, а потом канонизировать Скорину — и всем шумно праздновать премию Алексиевич. И, да — купи значок и майку с флагом — или ты не белорус.

Победить так нельзя, но создать замкнутую на своем внутреннем мире секту размером в 5-10% электората и десятилетиями быть заметным фактором местной политики очень даже можно.


Изобретение традиции

Британский историк Эрик Хобсбаум говорил об «изобретенных традициях» — когда политическому «новоделу» приписывается фиктивная история, чтобы добавить ему святости и непререкаемости.

Для белорусского возрождения конца 80-90-х самой курьезной изобретенной традицией стала традиция антисоветского сопротивления.

Винцук Вечерко лихо «срезает» оппонента фразой: «Если кто-то копается в биографиях, то напомню, что я с 1979 года — в незалежницком, антисоветском подполье»11.

А вот что вспоминает о тяжелых годах антисоветского подполья Винцука первый премьер-министр независимой Беларуси Вячеслав Кебич:

«Несколько десятков парней и девчат, среди которых был сын заведующего экономическим отделом ЦК, нынешний лидер БНФ Винцук Вечерко, сын главного редактора газеты «Мінская праўда» Алесь Суша, дети других высокопоставленных партийных чиновников, собирались поочередно друг у друга на квартирах, читали стихи малоизвестных белорусских поэтов.

Разговор велся только на белорусском языке. Это и пугало идеологическое ведомство. В России в это время заявило о себе экстремистское общество «Память» и «Талака» воспринималась чуть ли не как его филиал.

Хотя, как впоследствии выяснилось, никаких политических замыслов молодежь не вынашивала; ей просто претила одиозная пропаганда советского образа жизни...»12.

И дело не в том, что антисоветского сопротивления не было. Какие-то эксцессы были, но к сливкам интеллигенции и детям номенклатуры это не имело никакого отношения.

Сам же Вечерко в другом контексте (снова обращаемся к книге Сергея Дубовца) говорит совсем другие вещи:

«Что такое Майстроўня в современной классификации? Это негосударственная организация, NGO. Но это аутентичнейшая из аутентичных неправительственных инициатив. В том смысле, что все делалось руками, головами и средствами самих участников. Только и исключительно. Разве что давали помещение, иногда — то давали, то нет»13.

Книга настоятельно рекомендуется к прочтению, ибо писалась явно «для своих», и многие известные персоны белорусского национализма удивительно откровенны.

И тут внезапно оказывается, что нормальные NGO в Беларуси были при Брежневе. Беспокоила «золотую молодежь» проблема языка — и получали они под это дело залы для мероприятий и публикации в газетах.

Всем было хорошо и весело, а самой страшной репрессией был выговор по комсомольской линии.

Привет из антисоветского подполья.

Однако попытка сливок интеллигенции и номенклатурных отпрысков порвать с реальным советским родством и любой ценой создать антисоветскую традицию имела долгосрочные перспективы.

Она закономерна привела их к тем, кто в ХХ веке действительно серьезно боролся с советской властью — нацистам и их ручным крысам из числа местных. Те тоже не любили панибратства и делили людей на лучших и худших.

С тех пор за нашими возрожденцами тянется длинный хвост откровенно «коричневых» публикаций и высказываний.


Королевство кривых зеркал

Самое время задаться вопросом — могло ли все быть иначе?

Ведь восточноевропейские «национальные возрождения» 19-го века (в том числе и робкие попытки белорусского) были не лишены демократического очарования.

Они тоже, в общем-то, были войной локальных элит за привилегии и выливались в языковые баталии, однако эмансипация языка и культуры социальных низов (а это были язык и культура низов) клонила к эмансипации низов в самом широком смысле.

«Мова» действительно становилась «зброяй», причем в классовой борьбе. Когда паны хрустят французской булкой под беседы на русском или польском, поднять тему «беларушчыны» — прямой путь к «Маліся ж, бабулька, да Бога, Каб я панам ніколі ня быў»14.

А там и до «Стрэльбы, хлопчыкі, бяры!»15 недалеко.

В случае же с белорусским «Адраджэннем» рубежа 80-90-х речь шла даже не о том, чтобы паном быть, а о том, чтобы паном стать. По форме все напоминало косплей национал-демократизма рубежа 19-20-го веков, но суть была совсем иной.

Если прежние деятели Возрождения ходили в народ за актуальной народной культурой, чтобы, творчески переработав, вывести ее в свет, то новые отправлялись фиксировать отклонения этой культуры от состояния столетней давности. Чтобы выставить народу неоплатный счет — вы «выраклісь мовы», забыли традиции, историю и т.д.

Теперь на всех, кто первую книжку в детстве прочел по-русски, лежит «первородный грех» перед предками, историей и еще кем-то, искупить который мы можем только пройдя курс десоветизации/белорусизации под руководством квалифицированных националистов.

При этом, кивая на советскую белорусизацию 20-х упорно забывают, что тогда белорусизировали школу и госаппарат под потребности реально белорусскоязычного большинства (к слову, еврейское меньшинство также получило увеличение роли идиш).

А теперь предлагается белорусизировать большинство на потребу внезапно ожившего и взбесившегося пропагандистского аппарата.

Еще одна изобретенная традиция гласит, что «БНФ добился независимости». Это, разумеется не так.

Не эти люди запустили кооперацию, опустошившую потребительский рынок. Не они разрешили комсомольским лидерам окуклиться в олигархов16. Не они начали Ново-Огаревский процесс и завели его в тупик. И не они воздвигали хозяйственные препоны между республиками.

Они на фоне всего этого только создавали мифы и героизировали себя.

Неонационализм конца 80-х является не причиной, а продуктом распада СССР. Следствием повторного расслоения позднего советского общества на классы. И их теоретические изыски — это попытка пристроить сливки местной интеллигенции, отпрысков номенклатуры и немногих примкнувших на верхушку пищевой цепочки.

Получилось так себе, но ребята не сдаются.

Знаете, чем сейчас занимаются наши националисты на Донбассе? Да «закладывают потенциал новой шляхты»!17 Они не меняются.

* * *

Эта история, разумеется, не закончена. Расслоение общества и в наших краях выходит на финишную прямую.

А там, где люди не равны по своим возможностям и статусу, всегда есть место идеологии, которая это неравенство оправдывает и освящает. Надежно отделяет «вату» от «элиты» и беззастенчиво ласкает самомнение последней.

Национализм, исхитрившийся заранее поставить нацию в позицию виноватой и подлежащей исправлению силами немногих избранных — это просто находка. Так что граждан, желающих натянуть на себя «княжескую вышиванку», будет всегда достаточно.

Другое дело, что в обществе, скроенном по образцу средневекового княжества, мест в рядах аристократии немного, и передаются они, как правило, по наследству. Об этом не стоит забывать.

http://seva-riga.livejournal.com/