Начало мифа о «белорусском» повстанце Калиновском

 

Национальные герои появляются по-разному. Кто-то заслуживает это право своей жизнью, а чаще смертью, а кого-то назначают на должность национального героя. Назначают иногда случайных людей, подвернувшихся под руку в нужный момент, иногда «отбирают» национальных героев у других народов.

Не минули подобные поиски и белорусов. В начале ХХ века появившийся белорусский национализм искал опору в истории и пытался сформировать представление о том, как его предтечи сражались за независимость Белоруссии в прошлом. Поскольку таких людей было найти сложно, приходилось нагружать исторические события национально-белорусским смыслом. Так, междоусобные войны древнерусских феодалов постепенно превращались в русско-белорусское противостояние, пограничные конфликты получали статус чуть ли не борьбы за независимость целой цивилизации. Но до поры до времени всё это конструировалось из событий седой старины.

Не стоит забывать, что в начале ХХ века белорусский национализм развивался не где-нибудь, а на территории Российской империи, и самым актуальным для него стало стремление отделить себя от Центра. Однако все эти стремления тонули в море полнейшего отсутствия интереса к подобным заявлениям со стороны крестьянской массы, которую как раз и старался активизировать белорусский национализм. Белорусские крестьяне даже не знали, что существует некая сила, которая стремится обособить их от остальных. Проблема для национализма создавалась и тем, что белорусские крестьяне, прошедшие воинскую службу или учившиеся в государственных школах, вполне спокойно разделяли представления о русском имперском патриотизме. Кроме того, на остальную массу влияли рассказы вернувшихся солдат о том, как они защищали свою Родину, которая была гораздо обширнее, чем деревня с окрестностями или губерния. Информация, получаемая детьми на уроках истории, также способствовала формированию представлений о великом прошлом России – страны, в которой белорусские крестьяне жили, которая являлась их Родиной. Всё это создавало представление о героях и антигероях. И это представление было отнюдь не в пользу националистов.

Для своей легитимации, а проще говоря, для оправдания своего существования им нужно было создать и предложить новых героев, которые не защищали бы большую общую Родину – Россию, а, наоборот, пытались обособиться от неё. Однако поднимать на щит подобных героев было чревато опасностью, ведь власть вполне резонно могла воспринять таких героев как символ сепаратизма и стремления к дестабилизации обстановки с последующим расколом страны.

Но всё же время, когда формирование подобных героев стало возможно, пришло. Этим временем оказалась Первая мировая война.   С её началом белорусский национализм оказался в двойственной ситуации. Критика центральной власти, которой занимались националисты до войны, во время боевых действий могла быть запросто воспринята как предательство и помощь противнику. Поэтому тон заявлений националистической прессы должен был стать более спокойным. В связи с тем, что фронт начал двигаться на восток, часть белорусских националистов выехала в центральные регионы империи, часть была призвана в российскую армию, а ещё часть осталась на оккупированной территории. Немцы старались проводить антирусскую политику на захваченных землях разными способами. Они запрещали обращаться по-русски в структуры оккупационной администрации, поддерживали националистические организации, причём даже те, которые никакой силы из себя не представляли.

Так, немецкие чиновники, оценивая возможности белорусского национализма, писали: «Белорусы не высказывали никогда стремления к государственной самостоятельности… Некоторые стремления сепаратистские, которые развивают несколько археологов и литераторов в Вильне, следует причислить к местным делам, не имеющим политического значения». Тем не менее белорусские организации, наряду с иными, получили финансирование на открытие своих школ, подготовку для них учителей, выпуск прессы на своих языках и даже поддержку вооружённых формирований. Именно эти условия сделали возможной попытку создать белорусского национального героя с явно антирусской моделью поведения. На роль такого героя был предложен один из региональных руководителей польского восстания 1863–1864 годов Викентий Константин Калиновский. Калиновский, имея два имени, в обычной жизни пользовался первым, а во время восстания стал чаще пользоваться вторым. Именно поэтому по документам, как повстанческим, так и правительственным, он проходил как Константин Калиновский. Вот этот польский повстанец, призывавший уничтожать грудных детей, если они родились в дворянских семьях, грозивший вечными муками в аду всем православным, которые не перейдут в греко-католицизм, был предложен в качестве белорусского национального героя.

15 февраля 1916 г. в издававшейся на немецкие деньги белорусской газете «Гоман» была помещена статья «Памяці Справядлівага». Её автором был Вацлав Ластовский. Своё повествование о Калиновском он начинает с фразы: «Много лет пролежала у меня в секретном тайнике пачка бумаг, из которых отрывками хочу поделиться со своим обществом». Интересно, что этой «секретной» пачкой бумаг, которую Ластовский, по его же словам, прятал от жандармов, оказались так называемые «Письма из-под виселицы». Утверждение о «секретных тайниках» – не более чем ход, чтобы заинтриговать читателей, поскольку «Письма из-под виселицы» были опубликованы еще в 1867 г. в Париже ещё одним польским повстанцем А. Гиллером, и поэтому они никакой тайны представлять из себя не могли. Так или иначе, утверждение нового белорусского героя начиналось с фальсификации.

Также к явной лжи или, мягче говоря, к явным натяжкам относятся абсолютно голословные утверждения Ластовского о деятельности Калиновского по белорусскому возрождению. По словам Ластовского, его герой не только «добивался широких культурно-национальных прав для белорусского и литовского народов», но и руководил переводами революционных песен того времени на белорусский язык, организовывал «начальные школы с обучением по-белорусски», создавал литературные кружки молодёжи, «которые обрабатывали к печати популярные белорусские книжки». Следует заметить, что белорусскоязычные эксперименты проводили и другие польские повстанцы, в частности Б. Шварц, выступавший идеологическим оппонентом Калиновского. Кроме того, по-белорусски писались и антиповстанческие листовки, которые или инициировались, или поддерживались законными властями.

Здесь важно упомянуть то, что на самом деле никаких белорусскоязычных школ и прочего белорусского Калиновский не создавал. Это – чистой воды выдумка Ластовского, не имеющая абсолютно никаких подтверждений. Влияние Калиновского, по мнению Ластовского, было так велико, «что даже польский Жонд Народовый (т.е. польское повстанческое правительство) его слушал». Интересно, что эту идею об уникальности Калиновского, его способности заниматься абсолютно всем белорусская интеллигенция без какой бы то ни было критики использует до сих пор. Например, я лично слышал высказывание одной из читательниц Национальной библиотеки в Минске о том, что Калиновский, оказывается, неустанно боролся за искоренение нецензурной лексики в белорусском языке. Каким образом это происходило, она объяснить не смогла.

Кроме того, интересна ещё одна сторона конструирования национального героя. Это приписывание ему переработанных текстов, вернее, коррекция оригинальных текстов в нужную для белорусского национализма сторону. В упомянутой выше статье «Памяці Справядлівага» цитируется текст Калиновского, якобы пролежавший в «секретных тайниках» Ластовского. В настоящее время известны оригиналы этого текста, более того, как упоминалось выше, он был опубликован ещё в конце XIX в. Именно поэтому можно легко проследить, как фальсифицировался текст Калиновского Ластовским. Так, встречающаяся в тексте Калиновского фраза «Братья мои, мужики родные!» превращается у Ластовского в «Белорусы, братья мои родные!» Первая строчка стихотворения Калиновского «Марыська, черноброва голубка моя» превращается в «Белорусская земелька, голубка моя».

Налицо явная попытка Ластовского «обелорусить» образ польского повстанца. Причём как соратники, так и оппоненты Калиновского по восстанию не замечали в его деятельности ничего пробелорусского, хотя Калиновский как региональный лидер и конфликтовал с центральным повстанческим руководством, находящимся в Варшаве. Например, Якуб Гейштор указывал, что Калиновский являлся одним из искренних патриотов, причём Гейштор, будучи польским патриотом, не замечал, что патриотизм Калиновского отличался чем-нибудь белорусским. Приехавший из Польши в Вильну во время восстания Оскар Авейде также тесно общался с Калиновским, но и он не видел никакого пробелорусского крена во взглядах и деятельности последнего. Таким образом, конфликтные отношения Калиновского с варшавским центром следует относить не к его мифическому белорусскому патриотизму, а к особенностям психического склада «белорусского» революционера, спорам в вопросах тактики восстания и более радикальным социальным установкам.

Также именно в статье «Памяці Справядлівага» появился ещё один способ белорусизации умерших персонажей – наименование их белорусскими вариантами имён. В частности, Викентий Константин Калиновский, который в период восстания пользовался своим вторым именем Константин, у Ластовского превратился в Касцюка. Таким образом, первые мифы о Калиновском-белорусе были созданы в 1916 г. на оккупированной немцами территории.

Первая попытка оказалась неудачной, в перипетиях войны никто не обращал внимания на «национальные запросы» «угнетённых наций». Но эта попытка зафиксировала возможность переквалифицировать польских героев в белорусских путём внесения правок в печатное и рукописное наследие, смены имени умершего персонажа и придумывания для него полумифической биографии, особенно в отношении «национальной» деятельности.

Вторая попытка белорусизировать образ Калиновского была сделана тем же Ластовским, но уже в 1919 г. Попытка заключалась в повторении статьи «Памяці Справядлівага» в сборнике «Беларускі каляндар “Сваяк” на 1919 г.», но с небольшим уточнением. Во фразе о том, что Калиновский встал «в ряды борцов за освобождение Литвы из-под власти Москвы», была сделана коррекция. Теперь Калиновский боролся уже «за освобождение Белоруссии из-под власти Москвы». А в остальном статья повторяла те же фальсификации, что и вариант 1916 г. В том же сборнике была помещена статья Ластовского «Беларусь пад Расеяй», в которой Калиновский не упоминается, но говорится о событиях, в которых он участвовал. В частности, упоминается восстание 1863–1864 годов, которое ошибочно датировано 1861 г. И об этом восстании, наряду с восстанием 1830–1831 годов (которое также ошибочно датируется 1833 г.), говорится именно как о польском. Из этого можно сделать вывод, что даже сам инициатор создания белорусского мифа о Калиновском не был полностью уверен в свой конструкции.

Чуть позже появляется ряд других книг как пропагандистского, так и учебного характера, в которых отражаются события 1863 – 1864 гг. Но в этих книгах о том, что Калиновский был белорусским национальным героем, не говорится ничего. Там вообще о нём не говорится. А если и упоминается восстание, то оно оценивается именно как польское, которое белорусские крестьяне не приняли.

Таким образом, первая попытка сформировать белорусского национального героя из польского повстанца, да и к тому же боровшегося за возрождение Польши, оказалась неудачной. Но эту попытку не забыли, и в 20-е годы уже в ранней советской историографии ей неожиданно предоставили потенциал, чтобы превратиться в национальный миф, основанный на изначально ложных утверждениях. Об этом, правда, стоит рассказать особо.